Исламское государство. Предыстория. 1 часть

Не сказать, что часто, но довольно регулярно я сталкиваюсь с любопытной ситуацией. Когда мне задают вопросы или берут интервью по теме, которая прямо или косвенно связана с Исламским государством, зачастую мои собеседники искренне удивляются некоторым ответам, так как они полностью (или частично) не стыкуются с их представлениями или пониманием. У собеседников уже сформировано свое собственное видение, и далеко не всегда они готовы отказываться от него.

Объясняется это просто. Вокруг Исламского государства уже сформирована целая мифология, причем формируется она со всех сторон — и со стороны самого Исламского государства, и со стороны его противников (точнее, тех, кто называет себя его противниками). Почему — понятно. Есть четкий политический заказ — либо на демонизацию, либо на героизацию, для него требуется создавать свою виртуальную реальность, причем совершенно неважно — соответствует она действительному положению дел или нет.

Как и любая мифология, она начинает жить своей собственной жизнью, развиваясь и всё более отдаляясь от реальности. В принципе, это вполне обычное явление, мифология служит своим собственным целям и задачам, упрощая представление о реальности и создавая свои собственные символы. Однако когда мифы становятся официальной точкой зрения и позицией, а попытки исследовать «как есть» выдавливаются на периферию, это вызывает вполне обоснованные опасения. Искажение явления, особенно того, с кем вы намерены бороться, в конечном итоге неизбежно приводит к неверной оценке и, соответственно, неверным решениям.

Изучение вопросов, связанных с Исламским государством, ввиду их чрезвычайной политизации и создания удобных для манипуляции массовым сознанием моделей, создает определенные трудности. Мифология — это не только искажение реальности, это еще и целые пласты табуированных тем. Некоторые из них запрещено поднимать под страхом вполне реального уголовного преследования, что, понятно, тоже не добавляет желания исследовать эти явления объективно и добросовестно.

Цикл передач по вопросам, связанных с изучением различных аспектов возникновения, развития и деятельности Исламского государства, на мой взгляд, довольно важен — как возможность хотя бы затронуть это сложное и многофакторное явление, причем я заранее оговариваюсь, что не намерен делать выбор в вопросе «как надо» и «как есть на самом деле». Я буду говорить о происходящем так, как полагаю оно происходит в реальности (хотя и не исключаю вероятности наличия какого-то количества ошибок, учитывая немалое количество принципиально непроверяемой информации).

Цикл передач я бы хотел начать с рассмотрения вопроса предыстории Исламского государства, то есть, процесса зарождения и развития этого феномена. Оговорюсь, что он не является чем-то уникальным: и в мировой истории, и в истории региона уже были, причем неоднократно, исторические и социальные субъекты, во многом похожие на Исламское государство. Они появляются не часто, но даже в случае своего крушения и исчезновения оставляют серьезные последствия. Уже поэтому поражение Исламского государства не принесет победителям мира — его придется еще долго выстраивать с учетом неизбежно остающихся последствий. Если поражение Исламского государства не состоится — мы все должны будем понимать, чем именно это грозит сегодняшнему миру, какими проявлениями, какими отголосками обернется его выживание.

Под предысторией Исламского государства я понимаю период с начала 90 годов прошлого века до конца первого десятилетия века нынешнего. Именно в этот период возник, развился, выжил и прошел ряд трансформаций этот во многом любопытный социальный субъект.

Практически вся предыстория Исламского государства за исключением буквально нескольких лет связана с Ираком, поэтому сегодня я буду рассматривать историю Ирака непосредственно перед возникновением и именно в контексте возникновения этой группировки.

Ирак, как и многие страны региона, к концу 20 века был динамично развивающимся государством с устойчиво растущей экономикой, вполне приличным по региональным меркам социальным положением населения, имел жесткую и устойчивую систему управления.

Светский режим Ирака, как и все остальные светские режимы постколониального времени, рассматривал политический ислам в качестве своего конкурента, поэтому вел себя по отношению к нему крайне жестко. Борьба велась по двум направлениям — сугубо полицейскому посредством спецслужб и в системном поле — подрывалась социальная база исламистов через улучшение стандартов жизни, создание перспектив, светским воспитанием молодежи. Ислам становился милой древней традицией, которую не искореняли, но которую старательно выдавливали с политической арены в культурную сферу.

Стоит отметить, что в целом логика таких действий была абсолютно оправданной: архаика, к которой относится религия, родо-племенной и общинный уклад, комфортно чувствует себя в соответствующих ей условиях. В обществах и странах, взявших курс на модернизацию и развитие, условия способствуют ускоренному разрушению архаичных конструкций, поэтому полицейские меры в отношении радикальных представителей различных архаичных течений вполне достаточны для удержания ситуации под полным контролем. Но здесь же кроется и очевидная опасность — утрата перспектив, ухудшение жизненного уровня, длительная постепенная или стремительная одномоментная деградация создают условия, в которых немедленно начинают всплывать архетипы — то есть, формы организации, присущие более ранним ступеням развития.

Первой критической точкой в современной истории Ирака вне всякого сомнения стала война с Кувейтом и последовавшая за ней операция «Буря в пустыне», завершившаяся политическим и военным поражением режима Саддама Хусейна. Эта война была чистейшей воды авантюрой, хотя и опиралась на вполне рациональные соображения. Саддам допустил классическую ошибку всех диктаторов: переоценил свои возможности, недооценил своих противников и не рассчитал досконально последствия своих действий.

В общем-то, для деспотических режимов это вполне стандартная проблема: решения первого лица, даже откровенно провальные, не обсуждаются. Мы вполне знакомы с этой практикой, что называется, на собственной шкуре — точно так же у нас задача всей номенклатуры — воспевать в веках гений любимого руководителя вне зависимости от того, кто им на данный момент является. Сугубо декоративные виньетки, призванные демонстрировать демократию в России — всякие там Госдумы, ЦИКи, экспертные сообщества и свобода слова в СМИ — как правило, лишь соревнуются в восхвалении мудрости очередного Отца нации. К выработке и принятию решений в реальности допускается крайне узкий круг лиц, причем степень их адекватности всегда остается тайной.

У Саддама Хусейна не было даже этой показушной демократии, поэтому его решение было принято ровно в том же ключе — после обсуждения чрезвычайно узким (насколько мне известно, тремя лицами) кругом избранных.

Я не ставлю целью рассказывать о причинах и ходе первой иракской войны, отмечу лишь два ее последствия. Первое — поражение режима не привело к его крушению. Очевидно, что США тогда были заняты гораздо более важными проблемами: Советский Союз рушился, уже разваливалась вся социалистическая система, противостояние подходило к концу, и сугубо периферийная история с восстановлением обстановки в Заливе была важна Джорджу Бушу лишь для того, чтобы продемонстрировать мощь Америки и ее союзников. Собственно, поэтому и задачи войны были вполне ограниченными: восстановление статус-кво и наказание Саддама Хусейна. Региональные партнеры США имели, безусловно, более расширенный список требований, но кто в доме хозяин, им объяснять не пришлось.

Второй момент заключается в том, что усеченный в своих внешнеполитических возможностях режим Саддама был вполне свободен в решении внутренних проблем. Устойчивость режима, конечно же, была серьезно поколеблена, однако никакой угрозы поражение в войне для него не было.

Другой вопрос, что именно первая война заложила основы для запуска постепенной деградации Ирака: наложенные санкции привели к дезорганизации и нарушению деятельности экономики страны, в Ираке начались серьезные социальные проблемы, развитие было остановлено и даже повернуто вспять. Все это создавало почву для политического ислама, который что называется, стал поднимать голову.

Правда, стоит отметить, что для Ирака времен Саддама Хусейна большую опасность представляли все-таки радикальные шииты — во-первых, шиитское население Ирака составляет большинство, во-вторых, шиитские радикалы в силу объективных обстоятельств могли ориентироваться на поддержку хомейнистского Ирана, война с которым завершилась совсем недавно. Эта война продемонстрировала, что коллаборационизм по конфессиональному признаку сегодня не является угрозой — шииты-арабы без проблем воевали с шиитами-персами, и случаев предательства было очень и очень мало. Тем не менее, при переводе в плоскость противостояния радикалов с властями в религиозное поле, вероятность предательства и работы на противника резко возрастала.

Тем не менее, повторюсь — первая война и поражение в ней не были и не могли быть прямой угрозой устойчивости режима, поднявшее голову исламистское подполье было слабым и неорганизованным.

Кроме всего прочего, Саддам Хусейн опасался того, что США используют «курдскую карту», и основную часть усилий по поддержанию стабильности режима направлял именно в сторону борьбы с курдским сепаратизмом. Исламистский фактор беспокоил его гораздо меньше.

Интервал времени между первой и второй иракскими войнами я сейчас сознательно опущу, так как он представляется мне отдельной и очень важной темой для понимания природы Исламского государства. Сейчас я лишь отмечу, что именно в этот период режим Саддама Хусейна стал деятельно готовиться к своему возможному крушению. Опасаясь «курдского фактора» и полагая, что именно его будут использовать американцы, режим Саддама создал в это время мощную подпольную структуру, точнее, пять таких структур, автономных друг от друга. Эти структуры сыграли очень серьезную роль в становлении ИГИЛ в дальнейшем, и я буду вести об этом речь отдельно.

Вторая иракская война, как и первая, была чистейшей воды авантюрой. Только в этом случае роли поменялись — авантюристом выступил президент США Джордж Буш.

Как и в первой войне, за вторую тоже были вполне рациональные основания. Они, безусловно, могли вызывать лишь изумление, но они совершенно точно были.

Теракт 11 сентября стал тяжелейшим стрессом и ударом по коллективной психике американского общества. Вне зависимости от того, кто организовывал теракт и какие цели преследовал, последствия стали катастрофическими. Американцы уже привыкли к своему статусу победителей, они были гражданами единственной сверхдержавы и вдруг в один день получили потери, превышающие потери в иракской войне в десять раз от врага, которого даже не могли толком обозначить.

Скоропостижная война с Талибаном и Усамой бен Ладеном никаким образом не смогла удовлетворить чувство мести. Где Афганистан и что такое Талибан, большая часть американцев просто не представляла, а Усама бен Ладен с его совсем негероическим экстерьером был скорее героем комиксов, чем зловещим вселенским злом.

Перед Бушем встала проблема: кого бы наказать еще, причем срочно. Саддам Хусейн, хотя и не имел отношения ни к теракту, ни к Аль-Кайеде, подвернулся, что называется, по анкетным данным. Ему не повезло оказаться не в том месте и не в то время.

Вторая иракская война была чуть ли не первой войной современного постмодерна, когда стратегические соображения уступили место телевизионной картинке.

Кроме того, и американский ВПК, и военные, почуяв запах денег, стали активнейшим образом проталкивать идею небольшой, но очень победоносной войны. В общем, войны никто не хотел, война была неизбежной.

Субъективные и объективные факторы сошлись, судьба Саддама Хусейна была решена. Система выработки и принятия решений в США очевидно дала сбой. Ориентированная на блоковое противостояние, в условиях краха двуполярного мира, эта система перестала функционировать в нормальном режиме. Медийные факторы при принятии решений стали играть более значимую роль, чем объективные стратегические интересы. Постмодерн стал реальностью.

Я не ставлю перед собой цель рассказать о причинах и ходе иракской войны (как первой, так и второй). Моя цель — лишь проиллюстрировать тот факт, что обе войны последовательно обрушили устойчивость Ирака, вторая война ввергла страну и окружающий его регион в тяжелейшее положение, чем и создала все условия для катастрофы социальной, резко и стремительно создавшей базу для политического ислама, который в этих условиях мог быть только радикальным.

Обстановку усугубили столь же катастрофические управленческие решения по формированию нового режима власти в Ираке. Главным и наиболее разрушительным из них по последствиям стал, конечно, указ наместника США в Ираке Пола Бремера о «дебаасизации». Опять же — сугубо рационально он имел вполне объяснимую логику, убирая с политической площадки высших деятелей прошлого режима. Указ касался буквально 2-3 тысяч высших руководителей партии Баас и государственного управления, однако обстановка в Ираке уже рухнула, на поверхность стремительно всплывали архетипы — которые в иракских условиях приняли форму радикальных шиитских группировок, возникших в момент обрушения власти и взявших под контроль жизнь целых провинций.

Естественно, эти группировки резко криминализировались, клерикализировались, лидерами их стали люди с соответствующим бэкграундом, и «дебаасизация» немедленно вылилась в гонения вообще на всех деятелей прежнего режима, включая и работников низовых звеньев, а учитывая непропорционально большое число представителей суннитского меньшинства в них, «дебаасизация» практически сразу приобрела вид внутриконфессиональной войны шиитов против суннитов.

Здесь и следует искать истоки зарождения радикальных суннитских группировок, которые развязали партизанскую войну как против оккупантов, так и против шиитов. Понятно, что немалую часть партизан составляли офицеры, генералы и служащие прежнего режима, и впоследствии я более подробно остановлюсь на истории суннитского подполья Ирака. Это подполье является одной из ключевых причин трансформации тривиальной исламистской группировки в Исламское государство, поэтому тема требует отдельного рассмотрения.

Еще одним явно непрогнозируемым следствием запущенных «дебаасизацией» процессов обрушения Ирака стал массовый исход суннитского населения из страны. В силу объективных причин он мог идти лишь в западном направлении через Сирию. Соответственно, именно в Сирии осели от 500 тысяч до миллиона иракцев, преимущественно суннитов и представителей прежнего режима. В значительной мере они распределились по восточным областям и провинциям Сирии — как раз по тем территориям, на которых сегодня и расположено Исламское государство. Вряд ли это можно считать совпадением: приход ИГИЛ люди, вышвырнутые из привычной жизни, лишенные всего, вынужденные бежать на чужбину, естественно, восприняли как приход освободителей.

В 2009 году российские РИА «Новости» опубликовали ряд интервью с беженцами из Ирака. Один из них, бывший офицер армии Ирака, говорит: «...Боятся возвращаться на родину бывшие иракские офицеры, члены правившей в Саддаме Хусейне и запрещенной ныне партии Баас, и многие, многие другие.

«После падения режима Хусейна большинство офицеров иракской армии уехали из Ирака. Многих из тех, кто этого не сделал или не успел, убили. Возвращение туда для меня и для многих таких, как я, означает смерть», - говорит бывший офицер армии Хусейна Абу Салям.

В Сирии он живет на деньги, вырученные от продажи дома в Багдаде. Те, кто не расставался с недвижимостью, получают через родственников арендную плату от сдаваемых квартир. Другие проедают накопленные сбережения. Работать иракским беженцам, по крайней мере, легально сирийское законодательство не позволяет. Тем не менее, они предпочитают оставаться в Сирии, но пока не возвращаться домой...»

Нетрудно понять, что все эти люди, фактически выброшенные из привычного уклада жизни, обедневшие (а то и обнищавшие), деклассированные и лишенные перспектив, стали в немалой степени своеобразной "пятой колонной" пришедшего из Ирака ИГИЛ, провозгласившего возвращение справедливости и строительства государства иракских суннитов для иракских суннитов.

Естественно, что далеко не весь миллион беженцев поддержал идеи и методы ИГИЛ, однако в значительной мере именно эти люди стали социальной базой группировки, ее мобилизационным ресурсом, организационным, финансовым и промышленным - так как будучи хорошо образованными, профессионально подготовленными, эти люди с течением времени врастали в обычную жизнь сирийского общества, занимали посты и рабочие места в органах управления, бизнеса, и даже в органах местной власти в Сирии. Не на ключевых ролях - однако низовые уровни в немалой степени были ими освоены. Легальная работа для них была исключена, но сирийские власти сквозь пальцы смотрели на деятельность этой мобильной, профессионально подготовленной и грамотной группы людей, вынужденных за бесценок продавать свои умения и профессиональные навыки. Максимальная концентрация беженцев из Ирака наблюдалась в провинциях Дейр-эз-Зор, Ракка, Алеппо, Хомс, Дамаск. Именно в эти провинции и была направлена экспансия ИГИЛ, и именно иракские беженцы стали стартовой базой для строительства нового, пока квазигосударственного, образования.

Две иракские войны, почти дезинтегрировав Ирак, отбросили его в развитии, опустили страну в дикую архаику, в которой совершенно естественным образом возникли архетипы — архаичные формы организации, присущие более ранним и отсталым формам общественного устройства. Для России это более чем знакомо: будучи гораздо более отсталой, чем Советский Союз даже в эпоху своего системного кризиса, современная Россия вызвала к жизни дикость и отсталость, которым стали соответствовать столь же дикие и отсталые формы общественной организации. Страна уверенно возвращается в сословное устройство, причем место правящего сословия занимает наиболее приспособленная к таким условиям мафиозно-воровская прослойка, а окраины еще десятилетие назад почти безболезненно вернулись к родо-племенному устройству. Под «почти» я понимаю поголовное выдавливание русского населения, сопровождавшееся зачастую элементами геноцида — в общем, весь этот славный путь Ирак прошел буквально за год-полтора, поэтому и падение его в кромешное средневековье оказалось гораздо более глубоким. При этом нужно учесть, что за время правления светских режимов не так уж высоко он успел подняться по ступеням развития.

Однако даже в этих условиях с 2003 по 2007 годы и оккупационная администрация, и новые власти Ирака пытались хоть как-то стабилизировать ситуацию, и примерно к 2008-2009 году им удалось вначале остановить распространение терроризма в стране, а затем и развернуть процесс в сторону его медленного и постепенного убывания. Методы носили чрезвычайный характер и имели обратимый вид, но по крайней мере, уже в 2009 году большая часть исламистских группировок (как суннитских, так и шиитских) были введены в относительно приемлемое с точки зрения устойчивости страны русло. Исламское государство Ирака ИГИ — предшественник ИГИЛ — в эти годы потеряло приблизительно 75% своего состава и было вынуждено уходить в пустыню, примерно так, как сейчас существует группировка «Ансар Бейт аль-Макдис», взорвавшая российский самолет на Синае. Сформированная из наиболее радикальных членов разгромленной организации «братья-мусульмане», Ансар Бейт сейчас рассредоточена по Синайскому полуострову и насчитывает порядка 300-400 членов. Они способны на теракты, но системной угрозой режиму не являются. По крайней мере, пока режим в Каире демонстрирует свою устойчивость.

Можно лишь гадать, в течение какого времени новые власти Ирака могли выйти на положительные уровни развития страны, хотя, конечно, о стабильности времен режима Саддама Хусейна вряд ли можно говорить. Однако все положительные (пусть и во многом гипотетические) тренды развития были разрушены наступившей в конце 2010 года Арабской весной. Это и стало третьим, окончательным ударом по стабильности уже не только Ирака, но и всего огромного региона, вызвав в нем необратимые процессы деградации, которые и вызвали к жизни радикальный политический ислам в качестве нового субъекта событий. Но об этом всем — в следующей части предыстории Исламского государства.